Фронтовик Тимофей Полунин
Наши читатели откликаются на просьбу принести в редакцию реликвии или рассказать о родном человеке, прошедшем испытания военных лет.
В редакцию пришла Валентина Алексеевна Курская. Принесла вырезку из «Искитимской газеты», которая выходит в Новосибирской области, в рабочем поселке Линево. В ней опубликован материал о муже ее сестры — фронтовике Тимофее Андреевиче Полунине. Материал написала его дочь Надежда, журналист по образованию. Газетную вырезку родные направили В.А. Курской, которую она бережно хранит.
После войны Тимофей Полунин приехал в Николаевск, здесь его ждала мама Мария Семеновна и сестра Надежда. Работал — сначала мастером в Палате мер и весов, а потом на судостроительном заводе слесарем-механиком. Прошли годы. Пожилых родителей забрала к себе дочь, в Новосибирскую область. Она и написала в 2013 году о своем отце-фронтовике, долгое время жившем в нашем городе на Амуре. Предлагаем вашему вниманию эту публикацию.
«Время быстротечно. Вот уже пошел пятый год, как не стало моего отца Тимофея Андреевича Полунина — фронтовика, которому довелось дойти дорогами войны до самого логова врага — до Берлина. Но как для него, так теперь и для меня 9 Мая и 22 июня стали очень волнительными днями. Как будто память о том, что ему довелось пережить, увидеть во время войны, отец мне передал по наследству.
Он неохотно рассказывал о том времени. Особенно тяжело ему было именно 9 мая и 22 июня. Каждый раз в эти дни он плакал. И нам, его детям, было жутко смотреть, как взрослый, сильный мужчина — наш папа, плачет. Сначала мы не понимали, почему в эти минуты мама нам говорила: «Потерпите, так надо», но со временем поняли, что через слезы уходила, а вернее, чуть притуплялась неистребимая душевная боль, которую отец постоянно носил в себе, в своей памяти. А помнить ему действительно было о чем.
Отец ушел в армию в сорок третьем, когда ему было всего шестнадцать лет. На комиссии деревенскому парню, крепышу из-под Пензы, прибавившему себе лишние года, поверили и отправили бить фашистов. А он, на самом деле, и ружья-то сроду не видел.
На фронт он сразу не попал. Его зачислили наводчиком в артиллерийскую батарею охранять от налетов немецкой авиации железнодорожный мост через Волгу. Полгода стояли под Ульяновском.
Именно здесь отец узнал солдатскую присказку: «Бери больше — кидай дальше». За всю войну ему удалось столько землицы перекопать! Каждый раз для артиллерийского орудия надо было выкапывать площадку под названием «дворик», ниши под снаряды, обустраивать себе землянку, где можно было укрыться от дождя и ветра, чайку попить да подремать часок-другой между вражескими налетами.
После Ульяновска отец попал на передовую. Эшелон постепенно двигался на запад. По дороге нередко попадали под обстрел. Многие солдаты погибли в пути. Так добрались до Брест-Литовска. Однако и здесь настоящая война для него еще не наступила: охраняли железнодорожный мост, переброшенный через реку Буг. Тут уж немецкая авиация никакого покоя не давала. И как наши солдаты ни отгоняли чужие самолеты, как ни старались сохранить переправу, не уберегли: немцы все-таки мост разрушили.
Папа не раз с гордостью рассказывал, что собственными глазами видел Георгия Жукова, который приезжал к ним на территорию батареи. «Слава о знаменитом полководце шла по всем фронтам, — вспоминал отец. — Он для нас был как Кутузов для своих солдат. Посмотреть на легендарного военачальника сбежались все, кто был свободен от караульной службы. Слушали его, затаив дыхание, внимая каждому слову». Отцу запомнились глаза Жукова: взгляд вроде строгий, но добрый, открытый. И общался он с солдатами как-то по-человечески, по-простому.
Бой на Одере стал для отца очень знаковым. Это сражение запомнилось ему не только своей жестокостью. Там он сбил немецкий «мессершмитт», за что получил медаль «За отвагу».
Потом был Люблин. Окраины тихого польского городка фашисты превратили в лагерь смерти Майданек. Отцу довелось освобождать из этого концлагеря узников, оставшихся в живых. «Не люди то были — тени, — рассказывал он сквозь слезы. — Пешком до вокзала они бы не дошли. И вот кто-то на лошади, кто на корове добирался, некоторым счастливчикам трофейные велосипеды достались. Остановишь человека, спросишь: «Ты кто, откуда?», а он и говорить не может, только шепчет: «Из Одессы», или «С Волги я», или «Ленинградский…» Я сам тогда плакал, — признавался отец. — Особенно, когда концлагерных ребятишек увидел. Душа моя перевернулась, сердце рвалось на куски, глядя на худющие тельца, похожие на полуживые тени».
Здесь, в Майданеке, отец увидел вороха одежды и обуви, и каждый размером с хороший стог сена. Видел и те самые камеры, в которых тысячи людей жизни лишили. Удивительно, как все это вынесло юное мальчишеское сердце, как не разорвалось от нечеловеческого страдания, которым все было пропитано вокруг?!
Берлин был последним плацдармом войны. Отец до конца дней своей жизни помнил последние ее дни. «Наша артиллерийская батарея стояла в восьми километрах от города, — рассказывал он. — В апреле сюда была стянута тьма-тьмущая наших войск и артиллерии. Все понимали, что до победы осталось всего-ничего. И лупили мы немца, не жалея огня. В Берлин вошли вечером, улицы узкие, дома серые, город какой-то темный, враждебный. Нет, не понравилась мне эта немецкая столица. Да что тут говорить — логово врага. К тому же разбито все, разрушено, кругом развалины. А рейхстаг показался очень мрачным, зловещим, будто огромная птица-стервятник сидит на ступенях. Жаль, не подписался я на стене, а мог бы, для истории… Ну а когда объявили о капитуляции Германии, тут уж мы душу отвели — 15 ящиков снарядов расстреляли, ствол орудия до красна раскалился. Вот так мы салютовали нашей победе. А самое главное, мы радовались, что остались живы»!
Подготовила Людмила ПОПОВА.